Гриша Брускин.

Смена декораций

Гриша (Григорий Давидович) Брускин, художник и скульптор, один из трех участников павильона России на 57 Венецианской биеннале современного искусства.

Гриша, «Смена декораций» первоначально непредназначалась для русского павильона?

И да, и нет. Я начал проект 3 года тому назад. Более того, я его не придумал сразу, а двигался потихоньку. И не специально для русского павильона он был предназначен, потому что не предполагал, что буду участвовать в таком мероприятии. Но, когда работал над проектом, я, разумеется, думал о том, где можно было бы его показать. В голову приходили хорошие музеи… И, в том числе, параллельный проект в рамках Венецианской биеннале. Поэтому, когда комиссар русского павильона Семён Михайловский неожиданно постучался ко мне в мастерскую, увидел над чем работаю и предложил участвовать в биеннале, я обрадовался.

У вас, кроме сложного концепта всегда сложные и разнообразные материалы, техники, что можете сказать в данном случае?

Техника здесь смешанная: папье-маше, гипс. Но всё сделано не совсем традиционно, потому что я использую специальную арматуру и делаю скульптуры полыми. Это мои секреты, которыми я не совсем хочу делиться. В данном случае, мне не нужны были дорогие материалы: камень, бронза и проч. Лёгкие и дешёвые материалы диктовались театральной идей, бутафория была для меня важна, что и чувствуется.

Как развивалась концепция?

Концепция развивалась и уточнялась в процессе работы. У меня не бывает так, что я придумаю и знаю всё от начала до конца.

Я много лет шёл к этой теме. Первая скульптура, которая здесь есть – макет Театра Памяти Джулио Камилло, божественного итальянца, которого современники считали архи-гением. Его фигура меня всегда интриговала, наверное, как всех интеллектуалов на протяжении пяти столетий. Камилло делал свой Театр Памяти для французского короля, для единственного зрителя, который, входя в это помещение, в этот объём, мог узнавать любые тайны о дольнем и горнем мире. Театр Памяти был феноменальным изобретением своего времени. Я много думал над этим. В какой-то момент ко мне пришёл профессор Венецианского университета КаФоскари Джузеппе Барбьери, который является со-куратором моей выставки, и заговорил о Джулио Камилло. Оказалось, что Барбьери - крупный специалист в этой области, всё знает о Театре и о том, как он был устроен. Он сделал мне рисунок пирамиды, как он себе представляет Театр, как он выглядел. Я использовал рисунок для первого объекта, ставшего частью общей инсталляции. После пирамиды мне, во-первых, захотелось поэкспериментировать с числом 7, которое лежало в основе: семь граней, семь этажей, семь входов и т. д. Во-вторых, захотелось поэкспериментировать с геометрией. Так стал возникать город, странный, состоящий из башен, пирамид и зиккуратов, в котором и происходит театральное действие...

Дальше я продолжил развивать архитектурную тему, тему древности и современности. У меня родилась идея, которая является одной из главной в проекте. Идея эта - остановившееся время, паралич времени, мерцающая точка, где слилось современное и архаическое, где нет движения ни от простого к сложному, ни от прошлого к будущему… Современным, как заметил итальянский философ Джорджо Агамбен,может быть только человек, который несовременен, стоящий в стороне от современности, видящий её в перспективе.

Вы считаете, что современность больна архаикой?

Да, все самые великие и дерзкие достижения модернизма основаны на древних и примитивных цивилизациях, культурах. Будь то африканское искусство, которое явилось базисом кубизма, будь то египетское искусство, к которому постоянно обращались модернисты. К египетской культуре обращались не только модернисты, но и древние греки, и художники Ренессанса, считая, что она, как самая древняя, хранит память об Истине.

Как же стал развиваться проект?

Проект стал развиваться в разные стороны. Я задумался, как заселять мой магический город, состоящих из древних и современных зиккуратов, пирамид, башен. И стал заселять его толпой. Толпу мне захотелось изучить во всех её ипостасях. В 19-ом – начале 20-го века литераторы сравнивали толпу с ползучей гусеницей, стоногим чудовищем. Так описывали толпу и Бодлер, и По, для которых мотив толпы и одиночество человека в толпе стал одним из самых важных. Но из чего-то эта толпа должна состоять, что-то должно быть её кирпичиками, её атомами. Что за движение должно быть у этого атома, у этого человека толпы, у которого, как полагают, потеряна индивидуальность? (Учёные 19 века даже пытались найти микроб, которым заражён человек из толпы и уничтожить его, чтобы спасти индивидуальность).

И мне пришла в голову знаменитая скульптура, античная фигура гладиатора Боргезе, которая была размножена, которую повторяли бесконечно, которая стала имиджем античности, классики. Поднятая рука, приветствующий жест гладиатора, в конце концов стал фашистским приветствием. Я использовал этот жест. Моя толпа – это не только гусеница, но и множество таких человечков с поднятой рукой. Толпа похожа на море. С морем же, с волнами сравнивали толпу людей ещё в 19 веке.

А как же толпа без власти?

Если есть толпа, то есть и власть, которая контролирует толпу, которая желает её подчинить своей воле, которая хочет «запрещать и наказывать», как говорил Мишель Фуко. Над этой толпой в первом зале второго этажа царит, обнимая её своими крыльями, механический двуглавый орёл. Он – являлся символом власти многих государств (включая нашу Россию), начиная с месопотамской цивилизации. Я изобразил орла в виде механической игрушки, в духе знаменитого фильма Фрица Ланга «Метрополис».

Однако, толпу в наше время терроризирует и угнетает не только власть, но и всевозможные террористы. В мире орудуют целые армии террористов, стремящиеся нас уничтожить, что вызывает страх, меняет психологию людей.

Каким образом?

Мы, например, начинаем желать того, чего раньше боялись. Раньше мы возмущались и негодовали, когда подслушивали наши телефонные разговоры и посягали на нашу личную жизнь, а сейчас мы вожделеем этого. Нам хочется, чтобы нас досматривали, чтобы за нами всячески наблюдали и следили. Ныне, когда за нами подглядывают и подслушивают, мы чувствуем себя в большей безопасности! Такой тотальный контроль, чудовищный и страшный стал вожделенным для современного человека. Произошла смена психологий и, соответственно, декораций.

Так в мой работе появился некий кукольный театр, целый ряд фигур гибридов, механизмов с поясами шахидов. Мне очень нравилось создавать эти дадаистические объекты.

Гриша, в вашем проекте также есть и видео, расскажите о нём.

Видео у меня превратилось в футуристическую толпу, многорукую, многоногую, непонятную и пугающую. Когда я понял, что надо делать видео, уже имея в виду павильон в Венеции, и когда я стал делать это видео, у меня возник образ тени. У образа тени есть несколько источников. С одной стороны, это, конечно, платоновская пещера, где люди не видят истины, видят только тени… Это классический пример. Второй источник образа «тени» очень личный. Лет 20 тому назад я гостил у одного старого аристократа. Именем его был назван целый город, в котором находился и его романский замок невероятной красоты, сохранившийся со всеми деталями. За ужином одна гостья стала рассказывать о приведениях, которые обитают в замке. Сам хозяин привидений не видел и, возможно, во всех комнатах не побывал. Отреставрировано было комнат 30, остальные же таяли во мраке коридоров. Я не отнёсся к рассказам серьёзно и после ужина вышел пройтись по парку. Было темно. На чёрной глади озера плавали чёрные лебеди. Только задник замка был ярко освещён. Я шёл, раздумывая о том, что говорилось за столом и вдруг, был потрясён неожиданностью и масштабом непонятного явления: передо мной на освещенной стене внезапно возникла странная черная тень – силуэт человека, который мгновенно вырос в гигантский 12-метровый призрак. Призрак, помедлил секунду, промелькнул и исчез…