Об интеграции дизайна в современное искусство, об архитектуре, фотографии и о том, как организовать пространство дома рассказывает Георгий Кизевальтер. Один из основателей знаменитой группы «Коллективные действия», член многих официальных и неформальных объединений, участвовал в куче выставок по всему миру, издал несколько книг, написал массу рассказов и эссе. Он жил в разных местах, от Якутии, до Канады, но всегда возвращался в Москву. Впрочем, жизнь еще не закончилась, и кто знает, что там еще впереди?
Георгий Кизевальтер, фотограф, дизайнер, художник-концептуалист, автор объектов и инсталляций, эссеист, один из основателей группы «Коллективные действия».Георгий, ты – один из лучших фотографов Москвы, в том числе и архитектурных, художник-концептуалист, занимался многими предметами, в том числе и дизайном. Где границы между современным искусством и дизайном?
Конечно, современное искусство пронизано дизайном, в особенности западное, и в том числе и концептуальное. (Для наших художников, напротив, всегда была характерна особая песня – песня юродивого, пытающегося выплеснуть свою удивительную, уникальную мысль и не поддающуюся описанию душу в любом медиуме, не задумываясь о благолепии этой души/мысли и эстетических/этических последствиях данного акта).
Если же говорить о нашем современном искусстве, то, прежде всего, вспоминаются известные художники Франциско Инфанте и Нонна Горюнова, которые в своем творчестве всегда опирались на дизайн как на краеугольный камень. Да и трудно было бы предположить иное после заложенных в них прекрасных навыков.
В принципе, как я заметил, к интеграции дизайна в современное искусство тяготеют архитекторы, профессиональные дизайнеры, театральные художники (Вячеслав Колейчук, Александр Бродский, Ирина Корина и др.). Их творчество носит весьма любопытный, интересный, но несколько своеобразный характер. В то же время элементы дизайна в творчестве, допустим, Ирины Наховой имеют цель создания такого пространства, где у зрителей должны возникать эмоции, совершенно не ожидаемые априори при установке на считывание дизайнерской идеи. То есть, мы имеем разные задачи, разные посылы. Соответственно, границы (между дизайном и современным искусством) закладываются целеполаганием. Однако хорошие дизайнеры встречались и среди наших авторов, преследовавших концептуальные задачи (Валерий Герловин, Иван Чуйков, Леонид Соков, Александр Абрамов, и др.).
Если же мы вспомним Кристо (Явачева), Кунса, Капура, Флавина, Турелла, и десятки других западных художников, то становится понятно, что дизайн и современное искусство более чем тесно связаны друг с другом.
В моем творчестве, разумеется, также были вполне удачные пластические работы, пронизанные хорошим дизайном. В известном смысле, я занимался дизайном с 7-8 лет, придумывая новые модели автомашин. Однако чаще всего я находил оригинальный дизайн в окружающем мире и отражал его в своих фотографиях. Любопытно, что границу распространения дизайна часто устанавливает зритель: от художника он ждет, как правило, полисемантического произведения, и чистый дизайн воспринимает снисходительно, как работу ребенка, который еще не созрел для собственных прорывов в иное измерение.
Ну, тогда следующий вопрос, как современное искусство можно вписать в интерьер? Как лучше организовать пространство дома с искусством?
На мой взгляд, произведение современного искусства прекрасно вписывается в интерьер при двух условиях: а) если произведение вам нравится само по себе, т.е. вы ощущаете с ним гармонию, и б) если размеры интерьерного пространства позволяют поместить это произведение без ущерба для прочих субъектов и объектов. Все прочие оговорки и примечания сводятся к двум вышеуказанным условиям. В сущности, для организации пространства «дома с искусством» применимы те же правила, однако желательно для их непосредственной адаптации на месте пригласить все же дизайнера с искусствоведом, которым хозяин или хозяйка дома хоть как-то доверяют. Дизайн интерьера – это все же вопрос чувствительности и индивидуальной ауры, поэтому здесь трудно давать общие советы.
Расскажи о себе, как о фотографе.
Я начал фотографировать параллельно с «осмысленным» рисованием – классе в шестом (то есть, мне было 12 лет). Начинал я свою фотопрактику с подаренного отцом трофейного пластиночного аппарата 6х9, с которым какое-то время ходил по московским переулкам и улицам, снимал разные старые дома, потом в ванной в нашей коммунальной квартире на Моховой сам проявлял стеклянные пластинки и делал с них маленькие отпечатки в контактных рамочках. Фотография и рисунок шли какое-то время на равных, никак не пересекаясь. Потом они на несколько лет отошли на задний план, потому что надо было «заниматься науками» и поступать в институт, но сделали виток и с 1974 года вновь возобновились, уже как постоянные занятия. Примерно до 1981 года я занимался фотографией на любительском уровне, однако изменившееся техническое оснащение и задачи архивации сообщества лет на восемь перевели меня в разряд профессионалов. Сперва я обслуживал художников, потом стал работать в организациях, редакциях, по договорам, и вступил в фотосекцию Горкома художников-графиков.
А как ты себя позиционируешь внутри московского концептуализма?
Вероятно, я занимаю свою нишу, потому что у каждого художника, к какому бы течению он ни принадлежал – свое видение мира и его поэтики. Но корни моего творчества лежат в «нарративном» и «интерактивном» концептуализме, характерном для Льва Рубинштейна, Ильи Кабакова, Виктора Пивоварова (70-х годов), Ивана Чуйкова и некоторых других авторов, где смысл высказывания лежит зачастую между произведением и зрителем, и открывается при некотором усилии со стороны последнего. Наверное, для кого-то это прозвучит странно, но наша «докторантура» в группе «Коллективные действия» вряд ли сыграла какую-то роль в моем творчестве, потому что для меня наши акции всегда был выход в другое пространство, смещение точки сборки, но мои собственные идеи находили бессознательное созвучие в творчестве вышеуказанных авторов. Как я недавно случайно сделал для себя открытие, некоторые особенности мировосприятия и соответствующего самовыражения в искусстве сформировались у меня уже в 7-9 лет. Возможно, поэтому работы Ильи Кабакова так пришлись мне «в жилу» в 70-е годы.
Сейчас в Galerie Iragui на Малой Полянке до начала сентября проходит твоя выставка, скажи, пожалуйста, о ней несколько слов.
Вкратце, задача этой мини-ретроспективы, курируемой Константином Бохоровым, такова: исходя из пространства галереи Ираги, показать отдельные работы, основанные на игре со словами и идиомами русского языка, периода 1975 – 2015 годов. Даже если слова напрямую не используются в изображении, то их иносказательность все равно обыгрывается в паралингвистическом ключе и переносит смысл послания для зрителя в новую, неожиданную плоскость. На выставке экспонируются 16 произведений, выполненных в самой разной технике – от живописи до объектов, от графики до видео.
Что, по-твоему, нынче актуально?
Как мы знаем из истории современного искусства, всё «актуальное» искусство очень быстро институализируется и превращается в свой антипод. С другой стороны, стоит помнить древнюю мысль, что «новое – это хорошо забытое старое». Сказать, что сейчас актуально «уличное» искусство или акционизм, значит намеренно «забыть», что все это существовало и 30, и 50, и 100 лет назад, только в несколько другом обличье.
Уже в 80-е годы я отталкивался в своем творчестве от утверждения Ролана Барта, что «искусство возникает на пересечении языков». Думаю, и сейчас это определение для меня актуально: я работаю с разными пластами культуры, с разными стилями и течениями, пытаясь в их совмещении и взаимодействии обнаружить новый смысловой уровень. Иногда этот поиск сводится к игре слов, иногда – к игре образов, но всякий раз там возникает игра смыслов.
В течение длительного времени я имел уникальную привилегию быть «играющим художником», сохраняя собственную область свободы от общества. Я занимался и занимаюсь живописью, графикой, фотографией, литературой, часто совмещая их в одном произведении. Долгое время я разделял мнение, появившееся еще во времена Возрождения, что профессионализация любого вида человеческой деятельности ведет к однобокости личностного бытия. Хотя я не хотел делать искусство заместителем моего реального существования в этом мире, я не мог и отказаться от дополнения этого мира с помощью артефактов. Вероятно, внедрение рынка заставило меня, как и других художников, стать в 90-е годы серьезнее и... скучнее. Оно лишило меня возможности с легкостью относиться к творчеству. Однако в XXI веке я пришел к выводу, что стоит делать только те вещи или проекты, которые пережиты внутри художника и имеют для него реальное экзистенциальное значение. Потому что только такие работы приносят настоящее удовлетворение от занятия искусством.
Думаю, что нынче нет актуального тренда, есть актуальные (талантливые) художники, дизайнеры, архитекторы.
