Николай Лызлов.

Подняться до уровня творца

Николай Лызлов, архитектор, руководитель архитектурного бюро, преподаватель МАРХИ и школы МАРШ.

 Николай, прошло почти десять лет с тех пор, как я взяла у тебя последнее, и надо сказать, очень хорошее интервью. Что изменилось за это время?

 Все меняется. Однако, работа есть. Работа разная. Работа идет. Сейчас ее больше, чем раньше. В данный момент мы строим офисный центр на месте старой фабрики на Большой Красносельской улице. Инвестор делает офис для себя. Он получается весь очень собранный, маленький, словно небольшая крепость с одним двором. Мы раскрываем его словно устрицу. Одновременно, заканчиваем реконструкцию гостиницы «Арктика» в городе Мурманске. Там важно было сохранить замечательные 70-е годы прошлого века. Это дом знаковый, очень важный для Мурманска, брендовый дом, самое высокое здание в Заполярье, в 17 этажей. «Арктику» мы превратили в гостинично-деловой комплекс. Участвуем и в реконструктивных мероприятиях музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.

 Николай, а что изменилось именно в последний год?

 Я стал больше думать. Этому есть причины. Преподаю в МАРХИ, выпустил несколько курсов и понял, что мне это нравится. В следующем учебном году снова буду вести студию в школе МАРШ. Преподавать мне интересно. Здесь действие равно противодействию, то есть, если я кого-то толкаю, на кого-то действую, то получаю аналогичную, совершенно адекватную отдачу. Отдача оказывается очень полезной. Преподавание — фитнес для мозга. Вот все обычно говорят, мне нравится преподавать, потому что нравится общение с молодыми. Наверное, но не это главное. Работа со студентами позволяет на все привычное посмотреть более пристально, изменить угол зрения. Ты знаешь, как я много езжу на машине, рулю по городу, рулю, и вдруг, когда оказываюсь в роли пассажира, обнаруживаю, что дорога, которой я привычно ездил много лет, совершенно другая. Замечаю какие-то дома, фасады, неожиданные детали. Не может быть, думаю, я же здесь каждый день езжу! Просто когда ты занимаешься только рулением и смотришь на дорогу как водитель, то не обращаешь внимания на все вокруг. Ты видишь, примерно, только тридцать процентов мира. Также случилось и с преподаванием: старые вещи вдруг открылись совершенно неожиданными сторонами. Преподавание — мое новое увлечение.

 А как переменились твои мысли касательно профессии?

 Я стал в последнее время много думать о профессии. Профессия архитектор сейчас переживает определенный кризис. Нынче все очень похоже на происходящее в Англии в позапрошлом веке, когда Уильям Моррис, художник, дизайнер, издатель, прогрессист, социалист восстал против машинного производства, страшно переживая из-за исчезновения ручного труда. По его мнению только ремесленник, совмещающий в одном лице технолога, конструктора и художника, поднимается до уровня творца. В мастерских Морриса всё производилось вручную. Он полагал, что всякая вещь, сделанная ремесленником в единственном экземпляре, несет отпечаток художественности и, так или иначе, становится предметом искусства. Он считал, что жизнь доиндустриального человека происходила в некой культурной, рукодельной парадигме. А всякое же машинное производство этот элемент искусства вымывает. (Но поскольку Уильям Моррис был прогрессист, то не мог выступать абсолютно против машинного производства). В начале 1860-х годов Моррис построил Красный дома (Red House) в Бексли-Хис для своей семьи и создал фирму по производству декоративных предметов. Красный дом стал воплощением идеи соединения высокого искусства с повседневной жизнью. Все, что делалось на фабрике, было рукодельным: мебель, обои, посуда и проч. И из всего этого и родился современный дизайн.

 Почему ты рассказал такую замечательную историю?

 Потому, что нынче есть архитектура, а есть строительный бизнес. Есть люди, которые делают дома, а есть люди, которые их продают, делая из архитектуры потребительский товар. Нынче все превратилось в большую индустрию. Главное — грамотно составит бизнес—план, чтобы люди вложили деньги. В этом нет ничего плохого. В конце концов, все должны знать, сколько получат в результате. Элемент случайности исключается. Но архитектор всегда — художник, всегда вносит элемент случайности. На него положиться нельзя. Когда я на заре своей деятельности попал в советское учреждение «Гипротеатр», там работал замечательный Борис Уркин, архитектор и художник, акварелист и конструктор, настоящий представитель доморрисоновского дизайна! Директор всегда кричал ему: «Борис Григорьевич, ну! Вам заказали будку собачью, а вы опять начали дворец рисовать! А вас об этом никто не просил!» Тогда была другая жизнь. Работа никак не была связана с зарплатой: работа была сама по себе, зарплата — сама по себе. Но там, как в мориссоновском дизайне, не было ничего, что бы не носило отпечатка руки мастера, авторских следов. Потом все кончилось. Автор стал вымываться. Появилось понятие «большой офис». Появились аббревиатуры вместо названия. Раньше, как все было просто, есть Аальваро Сиза, есть Френк Гери... Но случаются вещи и похуже. Например, имя начинает покидать носителя. Мне было достаточно неприятно, когда участвуя в одном жюри, я услышал, что новый проект сделал архитектор Сергей Киселев. Но ведь прошло уже четыре года, как умер Сергей Киселев! Как он мог сделать проект? С того света? Ужас! А все потому, что осталось старое название бюро: «Сергей Киселев и партнеры».

 Кем же теперь является архитектор?

 Нынче, на место архитектора приходит менеджер, продюсер. Вся массовая культура работает так, вложили 60 миллионов — должны получить 200. Как было в «Гипротеатре»? Там сидел архитектор, у него была бригада, работало огромное количество народа, кальки мазали толоконным маслом, обводили рейсфедерами. Сейчас есть компьютер и один единственный человек, нажав кнопку, растиражирует, увеличит и уменьшит, сделает все то, что делало 10 человек в «Гипротеатре».
Нынче архитектурная компания — большой офис, Нормана Фостера, например. Как он работает? Начинают реконструкцию Пушкинского музея. Приезжают в Москву восемь хлопцев. (В группе обязательно должен быть один китаец, один негр, один инвалид, столько-то женщин... Политкорректность!) Фостер — эффективный менеджер, и они быстро косят «как надо». В результате, выходят, совершенно одинаковы проекты, и для Пекина, и для Астаны, и для Москвы, и для Берлина. Что в этом хорошего во всем — что нету пренебрежения, одинаково плохо и в Лондоне делают, и в Манагуа делают. Тоже самое происходит и в художественной жизни. И это проблема.

 Кем ты себя ощущаешь?

 Во всяком случае, не менеджером. Мне это не интересно. Но мне не хочется быть и просто винтиком в большой машине, не хочется участвовать в производстве блокбастеров. Однако же, всегда есть какая-то параллельная жизнь. Есть другое кино, среди того же американского, есть братья Коэны, есть Джармуш. Я знаю одних замечательных швейцарских музыкантов, в количестве шести человек, чью музыку никто не понимает и практически не слушает. А они говорят, ну зачем играть, чтобы всем нравилось? Нам шестерым это нравится, и еще шесть человек в зале сидят, которым наша музыка нравится, в принципе, достаточно. Таков путь параллельной, немассовой культуры. В чем нет ничего плохого.

 Каков же параллельный путь в архитектуре?

 При начальном отборе, первом тендере, обычно спрашивают, а каковы ваши объемы? Какие деньги через вас проходят? Это естественно, потому что нужно, чтобы проект был абсолютно предсказуем. Но личностное вымывается, а с личностным вымывается и художественное.

Я думаю, что работа над маленькими объектами и есть та самая параллельная культура. Есть частный заказчик, есть дома для частного заказчика, есть квартиры для частного заказчика. Часто после строительства большого жилого дома к нам поступают просьбы спроектировать в нем квартиру. В «Городе яхт» мы уже сделали несколько. Все это очень приятно. Люди приходят неслучайные, которым нравится наша архитектура. Работа, с одной стороны, авторская, с другой — адресная. Делать ее увлекательно. Сейчас мы проектируем квартиру в конструктивистском доме архитектора Владимира Кильдишева в Басманном тупике. Квартира находится на седьмом этаже дома. Прекраснейшее место с великолепными видами. Там возникает масса всяческих аллюзий. Это и романтика железнодорожных путей, и самый центр города, и красивые вечерние картинки из окон. Дом был полифункциональным, то есть и с квартирами, и с общежитием, и с развитой инфраструктурой. В квартире, которую мы проектируем, было общежитие — 75 квадратных метров и 8 окон! Невероятно интересно превратить ее в приватное жилье, сохранив при этом, изначальный дух.